Очень краткий пересказ повести «В дурном обществе».
Повествование ведётся от имени мальчика Васи, живущего в провинциальном городе. Его отец недавно потерял свою жену и очень тоскует по ней. Это горе отдалило его от сына. Мальчик предоставлен самому себе и целыми днями бродит по городу. Как и все сорванцы, Вася интересуется старыми развалинами заброшенного замка на окраине. Там живут нищие и бездомные. Мальчику жаль их.
Однажды он знакомится с Валеком и его сестрой Марусей. У них нет денег и дома. Несмотря на то, что жизнь в подземелье тяжела, дети остаются добрыми и открытыми. Обитатели разных миров сближаются. Вася приносит им яблоки из своего сада.
Осенью девочка заболела и не могла ходить. Чтобы развлечь её, друг приносит куклу своей сестры Сони. Маруся очень рада. Отец узнаёт, что у дочери пропала кукла и обвиняет сына в краже. Тут является пан Тыбурций, возвращает игрушку и зовёт Васю проститься с умирающей девочкой. Мальчик примиряется с отцом. Могила Маруси становится для друзей любимым местом встреч.
Главные герои и их характеристика:
- Вася – мальчик 9 лет. После смерти матери растёт беспризорником, но его чуткое и доброе сердце не даёт попасть в беду.
- Валек – бездомный мальчик, живущий в подземелье разрушенной часовни. Он любит свою сестру и проявляет зоботу.
- Маруся – тихая, скромная, болезненная девочка. Никогда не жалуется, любит цветы. Проживание в сыром подвале подрывает её здоровье, и она умирает.
- Соня – сестра главного героя Васи. Ей 4 года. Соня, как и Вася, осталась без матери. За девочкой ухаживает нянька.
Второстепенные герои и их характеристика:
- Отец Васи – вдовец, переживающий смерть жены. Его внимание привлекает только дочь Соня, потому что в ней есть черты матери. Он работает судьёй. Дела ведёт справедливо и честно и за это его уважают в городе.
- Тыбурций Драб – приёмный отец Валека и Маруси. Он с виду похож на грубого и неотесанного мужика, но имеет хорошее образование, знает латынь и греческий язык. Любит своих детей и заботится о них как может. Нищие считают его предводителем и называют пан Тыбурций.
- Януш – седой старик, бывший слуга графа, владевшего замком. Считает себя самым важным среди бездомных и разделяет их на «добрых христиан» и чужих.
- Лавровский – нищий спившийся чиновник в отставке.
- «Профессор» – тихий старичок, страдающий слабоумием. Он все время что-то бормочет про себя. Он не переносит, когда при нем говорят о режущих или колющих предметах.
Сочинение 2
Пан Тыбурций не является основным героем произведения. Но всё-таки невзирая на это обстоятельство, он достаточно яркая личность, которой отведено немало место в произведении.
По материальному положению в обществе он совсем бедняк. Живёт он в подвале старой часовни вместе с двумя детьми. Исходя из описания внешности данного персонажа, у него был высокий рост, немного сутуловатый в плечах, сгорбленный, с неприятным лицом. Части лица описываются как выразительные и грубые. Волосы были рыжего цвета и свисали в разные стороны. Лоб низок, нижняя челюсть немного выдвигалась вперёд. Мускулы достаточно сильно двигались. Так что лицо его больше походило на обезьянью морду. Его руки были жилистыми и мускулистыми, на них повсюду виднелись мозоли.
О его возрасте почти ни слова не сказано. Единственное упоминание автора о возрасте это, что он был ещё не совсем старым. То есть можно сказать, что Тыбурций уже не был молодым человеком, однако же, ещё и не старик.
Он был мужчина примерно средних лет. Автор этого персонажа описывает весьма скупо. В основном он не говорит о многих сторонах его характера и поведения. К примеру, Короленко ни разу не упомянул о том, были ли его дети родными ему. Возможно они являлись приёмными. Но в любом случае он их очень сильно любил и заботился о них как мог. Автор также почти ничего не повествует о прошлой жизни Тыбурция. Он знает множество наук, не исключая и латынь. Говорит, что когда-то давно он смог получить образование. А так как в данное время он простой нищий, то зарабатывал на хлеб тем, что развлекал людей в пивнушках. Во всём городе не существовало такого трактира, в которым бы не побывал пан Тыбурций. Он стоял на бочке и говорил тексты и цитировал знаменитых людей. Это действительно подтверждает то, что он был достаточно хорошо образованным человеком.
Краткое содержание повести «В дурном обществе» подробно по главам.
Глава 1. Развалины.
В маленьком провинциальном городе Княжье-Вено, главным украшением которого является здание тюрьмы, живёт мальчик Вася. На окраине есть пруд, с островом. Полуразрушенный замок стоит в середине его. Это строение окутано старыми преданиями и привлекает мальчишек своей таинственностью. Там живут бедняки, не имеющие дома.
Автор: Владимир Галактионович Короленко
Ими руководит старый Януш, бывший графский слуга. Однажды он с помощниками выселил из развалин неугодных ему людей и оставил только католиков, которые попрошайничали в городе милостыню. Остальным пришлось покинуть остров. Мальчику было жаль несчастных, которых выгнали в непогоду на улицу.
Глава 2. Проблематические натуры.
Несколько дней изгнанники бродили по городу, беспокоя жителей, но вскоре куда-то пропали. Говорили, что они укрыли возле заброшенной часовни. Только иногда их можно было встретить на улицах. Среди них были знаменитые личности.
К примеру, выживший из ума старик, которого называли «профессор». Он без всякого смысла ходил по городу и бормотал что-то неразборчиво себе под нос. Спившийся чиновник Лавровский представлял неприглядное зрелище по сравнению с тем щеголем, каким был раньше.
Скучающие бездельники развлекались, издеваясь над ним. Но «отбросы общества» стояли друг за друга горой. Защитникам бедного сумасшедшего приходилось отбиваться с кулаками. Пан Туркевич объявил себя генералом и требовал от окружающих почёта и уважения.
Предводителем всех тёмных личностей являлся таинственный Тыбурций Драб. С виду он был похож на обычного дворового мужика, но отличался глубокими познаниями истории и латыни. С ним вместе жили Валек, мальчик девяти лет и трёхлетняя девочка Маруся.
Глава 3. Я и мой отец.
Вася живёт с сестрой Соней и отцом, который погружён в свою печаль по умершей жене. Работая судьёй, мужчина пользовался уважением за честность и принципиальность.
Сыну он меньше уделяет внимания и поэтому мальчик целыми днями бродит по городу с друзьями. Васе хотелось бы, чтобы отец поговорил с ним, приласкал, но строгость и угрюмость отталкивали. Сын очень тоскует по матери.
Глава 4. Я приобретаю новое знакомство.
Однажды друзья отправились на гору к развалинам часовни. Она была заперта, и мальчишкам захотелось заглянуть в окно. Вася с помощью товарища забрался внутрь. Но вдруг что-то зашевелилось и сорванцы убежали.
И тут из дыры в полу выбрались высокий мальчик с белокурой сестрой. Поначалу ребята недоверчиво смотрели друг на друга, но потом Вася угостил своих новых знакомых яблоками из сада. Наступал вечер, и надо было идти домой. Дети проводили мальчика до города и договорились вновь встретиться.
Глава 5. Знакомство продолжается.
Теперь новые товарищи стали видеться каждый день. Поначалу Вася пытался увлечь их своими шумными играми, но Валек был слишком серьёзным, а Маруся плакала. Успокоить её могли только цветы, которые она любила тихо перебирать.
Вася приносил яблоки и конфеты, что вызывало у девочки большую радость. Малышка была очень слаба и болезненна. Валек рассказал, что в городе все уважают отца Васи за справедливость и это обрадовало мальчика.
Глава 6. Среди «серых камней».
Через несколько дней «тёмные личности» куда-то ушли вместе с паном Тыбурцием, а брат с сестрой остались одни. Вася увидел Валека в городе, и тот пригласил его прийти к часовне. Сам он должен был задержаться. Потом на горе они встретились и пошли в подземелье.
Маруся сидела у стены и почти сливалась с серыми камнями. Казалось, что они вытянули из девочки весёлость и здоровье. Валек рассказал, что ему пришлось украсть у торговки булку, чтобы накормить голодную сестру. Денег у них не было, ведь они нищие. Вася очень расстроился и рано ушёл домой.
Глава 7. На сцену является пан Тыбурций.
На следующий день Вася снова появился в часовне. Мальчик понял, что нищие тоже могут быть хорошими людьми, несмотря на обстоятельства. Дети спустились в подземелье и играли в жмурки. Вдруг появился пан Тыбурций. Он был сердит, но решил, что сыну судьи можно доверять и позволил приходить ещё. В душе Васи боролись два чувства: дружеская привязанность и отвращение к воровству.
Глава 8. Осенью.
Лето закончилось и Маруся стала слабеть. Вася часто ходил в гости в часовню и подружился со всеми членами «дурного общества». Однажды старый злой Януш пришёл к отцу, чтобы нажаловаться на Тыбурция Драба и его соплеменников. Мальчик услышал это и рассказал своим новым товарищам.
Глава 9. Кукла.
Маруся уже не вставала из-за болезни и, чтобы её порадовать, Вася попросил у сестры Сони куклу, которую подарила мама. Сюрприз очень понравился девочке, и это придало ей силы. Но отец что-то заподозрил и несколько дней не разрешал сыну выходить из дома. В конце концов судья строго спросил, куда Вася дел подарок покойной матери.
Мальчик очень испугался, но не мог выдать своих друзей. Внезапно появился Тыбурций. Он вернул судье куклу и объяснил, что Вася, хоть и знался с «дурным обществом», но не сделал ничего плохого. Мальчика позвали попрощаться с умершей Марусей. И тут отец понял, что был неправ и наконец-то, обнял сына с любовью.
Заключение.
Вскоре после этих событий «тёмные личности» куда-то исчезли, а сними и Валек с Тыбурцием. Часовня совсем развалилась, а на старом кладбище зеленела новая детская могила. Вася со своей сестрой Соней и отцом часто любили туда приходить и подолгу сидели там, разговаривая или читая книги.
В дурном обществе (Короленко В. Г., 1885)
VII. На сцену является пан Тыбурций
— Здравствуй! А уж я думал, ты не придешь более, — так встретил меня Валек, когда я на следующий день опять явился на гору.
Я понял, почему он сказал это.
— Нет, я… я всегда буду ходить к вам, — ответил я решительно, чтобы раз и навсегда покончить с этим вопросом.
Валек заметно повеселел, и оба мы почувствовали себя свободнее.
— Ну, что? Где же ваши? — спросил я. — Все еще не вернулись?
— Нет еще. Черт их знает, где они пропадают.
И мы весело принялись за сооружение хитроумной ловушки для воробьев, для которой я принес с собой ниток. Нитку мы дали в руку Марусе, и когда неосторожный воробей, привлеченный зерном, беспечно заскакивал в западню, Маруся дергала нитку, и крышка захлопывала птичку, которую мы затем отпускали.
Между тем около полудня небо насупилось, надвинулась темная туча, и под веселые раскаты грома зашумел ливень. Сначала мне очень не хотелось спускаться в подземелье, но потом, подумав, что ведь Валек и Маруся живут там постоянно, я победил неприятное ощущение и пошел туда вместе с ними. В подземелье было темно и тихо, но сверху слышно было, как перекатывался гулкий грохот грозы, точно кто ездил там в громадной телеге по гигантски-сложенной мостовой. Через несколько минут я освоился с подземельем, и мы весело прислушивались, как земля принимала широкие потоки ливня; гул, всплески и частые раскаты настраивали наши нервы, вызывали оживление, требовавшее исхода.
— Давайте играть в жмурки, — предложил я.
Мне завязали глаза; Маруся звенела слабыми переливами своего жалкого смеха и шлепала по каменному полу непроворными ножонками, а я делал вид, что не могу поймать ее, как вдруг наткнулся на чью-то мокрую фигуру и в ту же минуту почувствовал, что кто-то схватил меня за ногу. Сильная рука приподняла меня с полу, и я повис в воздухе вниз головой. Повязка с глаз моих спала.
Тыбурций, мокрый и сердитый, страшнее еще оттого, что я глядел на него снизу, держал меня за ноги и дико вращал зрачками.
— Это что еще, а? — строго спрашивал он, глядя на Валека. — Вы тут, я вижу, весело проводите время… Завели приятную компанию.
— Пустите меня! — сказал я, удивляясь, что и в таком необычном положении я все-таки могу говорить, но рука пана Тыбурция только еще сильнее сжала мою ногу.
— Responde, ответствуй! — грозно обратился он опять к Валеку, который в этом затруднительном случае стоял, запихав в рот два пальца, как бы в доказательство того, что ему отвечать решительно нечего.
Я заметил только, что он сочувственным оком и с большим участием следил за моею несчастною фигурой, качавшеюся, подобно маятнику, в пространстве.
Пан Тыбурций приподнял меня и взглянул в лицо.
— Эге-ге! Пан судья, если меня не обманывают глаза… Зачем это изволили пожаловать?
— Пусти! — проговорил я упрямо. — Сейчас отпусти! — и при этом я сделал инстинктивное движение, как бы собираясь топнуть ногой, но от этого весь только забился в воздухе.
Тыбурций захохотал.
— Ого-го! Пан судья изволят сердиться… Ну, да ты меня еще не знаешь. Ego Тыбурций sum [Я есмь Тыбурций. (Ред.)]. Я вот повешу тебя над огоньком и зажарю, как поросенка.
Я начинал думать, что действительно такова моя неизбежная участь, тем более что отчаянная фигура Валека как бы подтверждала мысль о возможности такого печального исхода. К счастью, на выручку подоспела Маруся.
— Не бойся, Вася, не бойся! — ободрила она меня, подойдя к самым ногам Тыбурция. — Он никогда не жарит мальчиков на огне… Это неправда!
Тыбурций быстрым движением повернул меня и поставил на ноги; при этом я чуть не упал, так как у меня закружилась голова, но он поддержал меня рукой и затем, сев на деревянный обрубок, поставил меня между колен.
— И как это ты сюда попал? — продолжал он допрашивать. — Давно ли?.. Говори ты! — обратился он к Валеку, так как я ничего не ответил.
— Давно, — ответил тот.
— А как давно?
— Дней шесть.
Казалось, этот ответ доставил пану Тыбурцию некоторое удовольствие.
— Ого, шесть дней! — заговорил он, поворачивая меня лицом к себе. — Шесть дней — много времени. И ты до сих пор никому еще не разболтал, куда ходишь?
— Никому.
— Правда?
— Никому, — повторил я.
— Bene, похвально!.. Можно рассчитывать, что не разболтаешь и вперед. Впрочем, я и всегда считал тебя порядочным малым, встречая на улицах. Настоящий «уличник», хоть и судья… А нас судить будешь, скажи-ка?
Он говорил довольно добродушно, но я все-таки чувствовал себя глубоко оскорбленным и потому ответил довольно сердито:
— Я вовсе не судья. Я — Вася.
— Одно другому не мешает, и Вася тоже может быть судьей, — не теперь, так после… Это уж, брат, так ведется исстари. Вот видишь ли: я — Тыбурций, а он — Валек. Я нищий, и он — нищий. Я, если уж говорить откровенно, краду, и он будет красть. А твой отец меня судит, — ну, и ты когда-нибудь будешь судить… вот его!
— Не буду судить Валека, — возразил я угрюмо. — Неправда!
— Он не будет, — вступилась и Маруся, с полным убеждением отстраняя от меня ужасное подозрение.
Девочка доверчиво прижалась к ногам этого урода, а он ласково гладил жилистой рукой ее белокурые волосы.
— Ну, этого ты вперед не говори, — сказал странный человек задумчиво, обращаясь ко мне таким тоном, точно он говорил со взрослым. — Не говори, amice! [Друг. (Ред.)] Эта история ведется исстари, всякому cвoe, suum cuique; каждый идет своей дорожкой; и кто знает… может быть, это и хорошо, что твоя дорога пролегла через нашу. Для тебя хорошо, amice, потому что иметь в груди кусочек человеческого сердца вместо холодного камня, — понимаешь?..
Я не понимал ничего, но все же впился глазами в лицо странного человека; глаза пана Тыбурция пристально смотрели в мои, и в них смутно мерцало что-то, как будто проникавшее в мою душу.
— Не понимаешь, конечно, потому что ты еще малец… Поэтому скажу тебе кратко, а ты когда-нибудь и вспомнишь слова философа Тыбурция: если когда-нибудь придется тебе судить вот его, то вспомни, что еще в то время, когда вы оба были дураками и играли вместе, — что уже тогда ты шел по дороге, по которой ходят в штанах и с хорошим запасом провизии, а он бежал по своей оборванцем-бесштанником и с пустым брюхом… Впрочем, пока еще это случится, — заговорил он, резко изменив тон, — запомни еще хорошенько вот что: если ты проболтаешься своему судье или хоть птице, которая пролетит мимо тебя в поле, о том, что ты здесь видел, то не будь я Тыбурций Драб, если я тебя не повешу вот в этом камине за ноги и не сделаю из тебя копченого окорока. Это ты, надеюсь, понял?
— Я не скажу никому… я… Можно мне опять прийти?
— Приходи, разрешаю… sub conditionem [Под условием. (Ред.)]… Впрочем, ты еще глуп и латыни не понимаешь. Я уже сказал тебе насчет окорока. Помни!..
Он отпустил меня и сам растянулся с усталым видом на длинной лавке, стоявшей около стенки.
— Возьми вон там, — указал он Валеку на большую корзину, которую, войдя, оставил у порога, — да разведи огонь. Мы будем сегодня варить обед.
Теперь это уже был не тот человек, что за минуту пугал меня, вращая зрачками, и не гаер, потешавший публику из-за подачек. Он распоряжался, как хозяин и глава семейства, вернувшийся с работы и отдающий приказания домочадцам.
Он казался сильно уставшим. Платье его было мокро от дождя, лицо тоже; волосы слиплись на лбу, во всей фигуре виднелось тяжелое утомление. Я в первый раз видел это выражение на лице веселого оратора городских кабаков, и опять этот взгляд за кулисы, на актера, изнеможенно отдыхавшего после тяжелой роли, которую он разыгрывал на житейской сцене, как будто влил что-то жуткое в мое сердце. Это было еще одно из тех откровений, какими так щедро наделяла меня старая униатская «каплица».
Мы с Валеком живо принялись за работу. Валек зажег лучину, и мы отправились с ним в темный коридор, примыкавший к подземелью. Там в углу были свалены куски полуистлевшего дерева, обломки крестов, старые доски; из этого запаса мы взяли несколько кусков и, поставив их в камин, развели огонек. Затем мне пришлось отступиться, и Валек один умелыми руками принялся за стряпню. Через полчаса на камине закипало уже в горшке какое-то варево, а в ожидании, пока оно поспеет, Валек поставил на треногий, кое-как сколоченный столик сковороду, на которой дымились куски жареного мяса.
Тыбурций поднялся.
— Готово? — сказал он. — Ну и отлично. Садись, малый, с нами, — ты заработал свой обед… Domine preceptor [Господин наставник! (Ред.)]! — крикнул он затем, обращаясь к «профессору»: — Брось иголку, садись к столу.
— Сейчас, — сказал тихим голосом «профессор», удивив меня этим сознательным ответом.
Впрочем, искра сознания, вызванная голосом Тыбурция, не проявлялась ничем больше. Старик воткнул иголку в лохмотья и равнодушно, с тусклым взглядом, уселся на один из деревянных обрубков, заменявших в подземелье стулья.
Марусю Тыбурций держал на руках. Она и Валек ели с жадностью, которая ясно показывала, что мясное блюдо было для них невиданною роскошью; Маруся облизывала даже свои засаленные пальцы. Тыбурций ел с расстановкой и, повинуясь, по-видимому, неодолимой потребности говорить, то и дело обращался к «профессору» со своей беседой. Бедный ученый проявлял при этом удивительное внимание и, наклонив голову, выслушивал все с таким разумным видом, как будто он понимал каждое слово. Иногда даже он выражал свое согласие кивками головы и тихим мычанием.
— Вот, domine, как немного нужно человеку, — говорил Тыбурций. — Не правда ли? Вот мы и сыты, и теперь нам остается только поблагодарить бога и клеванского капеллана…
— Ага, ага! — поддакивал «профессор».
— Ты это, domine, поддакиваешь, а сам не понимаешь, при чем тут клеванский капеллан, — я ведь тебя знаю… А между тем не будь клеванского капеллана, у нас не было бы жаркого и еще кое-чего…
— Это вам дал клеванский ксендз? — спросил я, вспомнив вдруг круглое добродушное лицо клеванского «пробоща», бывавшего у отца.
— У этого малого, domine, любознательный ум, — продолжал Тыбурций, по-прежнему обращаясь к «профессору». — Действительно, его священство дал нам все это, хотя мы у него и не просили, и даже, быть может, не только его левая рука не знала, что дает правая, но и обе руки не имели об этом ни малейшего понятия… Кушай, domine! Кушай!
Из этой странной и запутанной речи я понял только, что способ приобретения был не совсем обыкновенный, и не удержался, чтоб еще раз не вставить вопроса:
— Вы это взяли… сами?
— Малый не лишен проницательности, — продолжал опять Тыбурций по-прежнему, — жаль только, что он не видел капеллана; у капеллана брюхо, как настоящая сороковая бочка, и, стало быть, объедение ему очень вредно. Между тем мы все, здесь находящиеся, страдаем скорее излишнею худобой, а потому некоторое количество провизии не можем считать для себя лишним… Так ли я говорю, domine?
— Ага, ага! — задумчиво промычал опять «профессор».
— Ну вот! На этот раз вы выразили свое мнение очень удачно, а то я уже начинал думать, что у этого малого ум бойчее, чем у некоторых ученых… Возвращаясь, однако, к капеллану, я думаю, что добрый урок стоит платы, и в таком случае мы можем сказать, что купили у него провизию: если он после этого сделает в амбаре двери покрепче, то вот мы и квиты… Впрочем, — повернулся он вдруг ко мне, — ты все-таки еще глуп и многого не понимаешь. А вот она понимает: скажи, моя Маруся, хорошо ли я сделал, что принес тебе жаркое?
— Хорошо! — ответила девочка, слегка сверкнув бирюзовыми глазами. — Маня была голодна.
Под вечер этого дня я с отуманенною головой задумчиво возвращался к себе. Странные речи Тыбурция ни на одну минуту не поколебали во мне убеждения, что «воровать нехорошо». Напротив, болезненное ощущение, которое я испытывал раньше, еще усилилось. Нищие… воры… у них нет дома!.. От окружающих я давно уже знал, что со всем этим соединяется презрение. Я даже чувствовал, как из глубины души во мне подымается вся горечь презрения, но я инстинктивно защищал мою привязанность от этой горькой примеси, не давая им слиться. В результате смутного душевного процесса сожаление к Валеку и Марусе усилилось и обострилось, но привязанность не исчезла. Формула «нехорошо воровать» осталась. Но, когда воображение рисовало мне оживленное личико моей приятельницы, облизывавшей свои засаленные пальцы, я радовался ее радостью и радостью Валека.
В темной аллейке сада я нечаянно наткнулся на отца. Он по обыкновению угрюмо ходил взад и вперед с обычным странным, как будто отуманенным взглядом. Когда я очутился подле него, он взял меня за плечо.
— Откуда это?
— Я… гулял…
Он внимательно посмотрел на меня, хотел что-то сказать, но потом взгляд его опять затуманился, и, махнув рукой, он зашагал по аллее. Мне кажется, что я и тогда понимал смысл этого жеста:
— А, все равно… Ее уж нет!..
Я солгал чуть ли не первый раз в жизни.
Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня? Мог ли я в чем-либо признаться ему, не изменяя своим друзьям? Я дрожал при мысли, что он узнает когда-либо о моем знакомстве с «дурным обществом», но изменить этому обществу, изменить Валеку и Марусе я был не в состоянии. К тому же здесь было тоже нечто вроде «принципа»: если б я изменил им, нарушив данное слово, то не мог бы при встрече поднять на них глаз от стыда.
