О произведении
Рассказ «Черный монах» Чехова был написан в 1893 году. В произведении описываются перемены в душевном состоянии человека, склонного к мании величия. Неуёмная гордыня, трансформировавшаяся в образ загадочного чёрного монаха, в итоге стала причиной распада семьи главного героя и его гибели.
Для читательского дневника и подготовки к уроку литературы рекомендуем читать онлайн краткое содержание «Черный монах» по главам. Проверить полученные знания можно при помощи теста на нашем сайте.
Краткое содержание
Глава 1
Магистр Андрей Васильевич Коврин «утомился и расстроил себе нервы», и знакомый доктор посоветовал ему на весну и лето отправиться в деревню. К месту пришлось и письмо от Тани Песоцкой, дочери старого знакомого, с приглашением погостить в Борисовке.
Коврин навестил родную Ковринку, а затем отправился в Борисовку, к своему опекуну и воспитателю, известному на всю Россию садоводу Егору Семёнычу Песоцкому. Самым впечатляющим местом в имении Песоцких был, безусловно, сад, в котором хозяин проводил свои опыты по селекции растений. С раннего утра и до позднего вечера здесь «как муравьи, копошились люди с тачками, мотыками, лейками».
Большой помощницей Песоцкого была его дочь Татьяна. Сразу по приезду Коврин всю ночь провёл с девушкой в саду — ожидались заморозки, и повсюду жгли костры, чтобы спасти растения. Молодые люди много говорили о прошлом, о будущей жизни. Коврину показалось, что он вполне может влюбиться в Татьяну.
Глава 2
Даже в деревне Коврин мало спал и усердно работал. Однажды вечером, когда у Песоцких были гости, он рассказал Татьяне старинную легенду, главным героем которой был чёрный монах.
Согласно старинному преданию, тысячу лет назад «где-то в Сирии или Аравии» объявился монах, одетый во все чёрное. Вскоре от этого монаха стали образовываться миражи, которые распространялись по всему свету — чёрного монаха «видели то в Африке, то в Испании, то в Индии, то на Дальнем Севере». Выйдя за пределы атмосферы, призрак отправился блуждать по Вселенной. Но на днях чёрный монах должен вновь посетить Землю.
Коврин в одиночестве отправился прогуляться по полю. Неожиданно мимо него пронёсся «монах в чёрной одежде, с седою головой и чёрными бровями, скрестив на груди руки». Убедившись в правдивости легенды, Коврин в приподнятом настроении вернулся в дом.
Глава 3
Когда уехали гости, Песоцкий завёл с Ковриным откровенный разговор. Он признался, что переживает о будущем, и что после его смерти сад «не продержится и одного месяца». Татьяна не могла в полной мере уследить за садом, особенно, если выйдет замуж.
Песоцкий очень боялся, что хозяином его детища станет чужой человек, и выразил надежду, что Коврин станет супругом Татьяны. Он высказал это «прямо, без жеманства, как честный человек», потому что любил Коврина как своего сына и мечтал о таком муже для единственной дочери.
Глава 4
Однажды Егор Семёныч и Татьяна о чем-то повздорили. Они не разговаривали друг с другом уже целый день, и «томление хозяев отражалось на всем доме, даже на людях, которые работали в саду». Почувствовав большую неловкость, Коврин решил выступить миротворцем и мягко убедил Татьяну, что оба были неправы. Утешая плачущую Таню, он «думал о том, что, кроме этой девушки и её отца, во всём свете днём с огнём не сыщешь людей, которые любили бы его, как своего, как родного».
Спустя некоторое время Коврин заметил, как Татьяна с отцом гуляли по парку и мирно беседовали, как ни в чём не бывало.
Глава 5
Коврин отправился прогуляться по парку и в вечерних сумерках заметил уже знакомого чёрного монаха. Он заговорил с ним, и монах ответил, что он является призраком, продуктом возбуждённого воображения магистра.
Коврин заметил, что старик смотрит на него с восхищением, и монах признался, будто магистр — «один из тех немногих, которые по справедливости называются избранниками божиими». Коврин принялся обсуждать со старцем вопросы о смысле жизни. Когда видение исчезло, он радостно засмеялся — «то немногое, что сказал ему чёрный монах, льстило не самолюбию, а всей душе, всему существу его».
Вернувшись в дом, Коврин признался Татьяне в любви и сделал ей предложение.
Глава 6
Узнав о предстоящей свадьбе, Песоцкий очень обрадовался. Свободного времени ни у кого не было: в саду начали вызревать фрукты, и все были заняты с утра до вечера. Кроме того, полным ходом шли приготовления к свадьбе, и было много возни «с приданым, которому Песоцкие придавали немалое значение».
Кривин по-прежнему много работал и регулярно виделся с чёрным монахом. Общение с ним вдохновляло Коврина, заставляло поверить в собственную исключительность.
После Успенского поста сыграли свадьбу, которую «по настойчивому желанию Егора Семёныча, отпраздновали «с треском», то есть с бестолковою гульбой, продолжавшеюся двое суток».
Глава 7
После свадьбы молодожёны переехали в Москву, и Татьяна плохо спала «от непривычки жить в городе». Однажды ночью Коврин вновь принялся общаться с монахом: он «говорил, обращаясь к креслу, жестикулировал и смеялся: глаза его блестели и в смехе было что-то странное».
В таком виде его застала проснувшаяся Татьяна и очень испугалась. Она уже давно заметила, что душа мужа «расстроена чем-то». Коврин нашёл в себе мужество признаться, что он и в самом деле нездоров. Едва дождавшись утра, он отправился к доктору.
Глава 8
Летом Коврин вновь переехал в деревню. К тому времени он «уже выздоровел, перестал видеть чёрного монаха, и ему оставалось только подкрепить свои физические силы». Однако поведение Коврина, его жизненный настрой кардинально поменялись — мужчина стал вялым, раздражительным, апатичным.
После прогулки по полю, где год назад он впервые повстречал чёрного монаха, Коврин обвинил тестя и жену в том, что они испортили ему жизнь. Если раньше магистра преследовала мания величия, то теперь он стал жалкой посредственностью, а былую радость бытия сменила скука и уныние.
Татьяну удивляли перемены, которые произошли с её мужем. Между супругами всё чаще стали возникать ссоры и взаимные укоры.
Глава 9
«Коврин получил самостоятельную кафедру», но приступить к лекциям так и не смог из-за тяжёлой болезни. У него шла горлом кровь, но доктора убеждали, что болезнь не особенно серьёзная, и нужно лишь не волноваться и следить за своим самочувствием.
К тому времени Коврин жил уже не с Татьяной, а с другой женщиной, Варварой Николаевной, которая «ухаживала за ним, как за ребёнком». Она предложила возлюбленному поехать в Крым, чтобы тот смог поправить здоровье.
Коврин получил письмо от Тани и распечатал его только в Севастополе. Он искренне считал большой ошибкой свою женитьбу на Татьяне и совершенно не чувствовал угрызений совести в том, что два года вымещал на невинном человеке «свою душевную пустоту, скуку, одиночество и недовольство жизнью». Коврин вспомнил отвратительную сцену: в припадке раздражения он сказал Тане, что её отец уговорил его жениться на ней. Егор Семёныч случайно услышал это и от сильнейшего возмущения и отчаяния не мог вымолвить и слова. Таня же, «глядя на отца, вскрикнула раздирающим голосом и упала в обморок».
В письме Таня сообщила, что умер отец, а сад отдан чужим людям. Она призналась, что всем сердцем ненавидит Коврина, ставшего источником всех её бед и страданий, и пожелала ему скорой смерти.
Письмо взволновало Коврина, и он, желая успокоить расшалившиеся нервы, сел за работу. Однако привычный монотонный труд не смог отвлечь его от назойливых мыслей. Выйдя на балкон, Коврин увидел «чёрный высокий столб, похожий на вихрь или смерч», из которого вышел знакомый монах. Он напомнил магистру, что тот — «избранник божий и гений».
У Коврина из горла потекла кровь. Он вспомнил «свою чудесную науку, свою молодость, смелость, радость, звал жизнь, которая была так прекрасна». Умер Коврин со счастливой улыбкой на устах.
Онлайн чтение книги Черный монах Черный монах
I
Андрей Васильич Коврин, магистр, утомился и расстроил себе нервы. Он не лечился, но как-то вскользь, за бутылкой вина, поговорил с приятелем доктором, и тот посоветовал ему провести весну и лето в деревне. Кстати же пришло длинное письмо от Тани Песоцкой, которая просила его приехать в Борисовку и погостить. И он решил, что ему в самом деле нужно проехаться.
Сначала — это было в апреле — он поехал к себе, в свою родовую Ковринку, и здесь прожил в уединении три недели; потом, дождавшись хорошей дороги, отправился на лошадях к своему бывшему опекуну и воспитателю Песоцкому, известному в России садоводу. От Ковринки до Борисовки, где жили Песоцкие, считалось не больше семидесяти верст, и ехать по мягкой весенней дороге в покойной рессорной коляске было истинным наслаждением.
Дом у Песоцкого был громадный, с колоннами, со львами, на которых облупилась штукатурка, и с фрачным лакеем у подъезда. Старинный парк, угрюмый и строгий, разбитый на английский манер, тянулся чуть ли не на целую версту от дома до реки и здесь оканчивался обрывистым, крутым глинистым берегом, на котором росли сосны с обнажившимися корнями, похожими на мохнатые лапы; внизу нелюдимо блестела вода, носились с жалобным писком кулики, и всегда тут было такое настроение, что хоть садись и балладу пиши. Зато около самого дома, во дворе и в фруктовом саду, который вместе с питомниками занимал десятин тридцать, было весело и жизнерадостно даже в дурную погоду. Таких удивительных роз, лилий, камелий, таких тюльпанов всевозможных цветов, начиная с ярко-белого и кончая черным как сажа, вообще такого богатства цветов, как у Песоцкого, Коврину не случалось видеть нигде в другом месте. Весна была еще только в начале, и самая настоящая роскошь цветников пряталась еще в теплицах, но уж и того, что цвело вдоль аллей и там и сям на клумбах, было достаточно, чтобы, гуляя по саду, почувствовать себя в царстве нежных красок, особенно в ранние часы, когда на каждом лепестке сверкала роса.
То, что было декоративною частью сада и что сам Песоцкий презрительно обзывал пустяками, производило на Коврина когда-то в детстве сказочное впечатление. Каких только тут не было причуд, изысканных уродств и издевательств над природой! Тут были шпалеры из фруктовых деревьев, груша, имевшая форму пирамидального тополя, шаровидные дубы и липы, зонт из яблони, арки, вензеля, канделябры и даже 1862 из слив — цифра, означавшая год, когда Песоцкий впервые занялся садоводством. Попадались тут и красивые стройные деревца с прямыми и крепкими, как у пальм, стволами, и, только пристально всмотревшись, можно было узнать в этих деревцах крыжовник или смородину. Но что больше всего веселило в саду и придавало ему оживленный вид, так это постоянное движение. От раннего утра до вечера около деревьев, кустов, на аллеях и клумбах, как муравьи, копошились люди с тачками, мотыками, лейками…
Коврин приехал к Песоцким вечером, в десятом часу. Таню и ее отца, Егора Семеныча, он застал в большой тревоге. Ясное, звездное небо и термометр пророчили мороз к утру, а между тем садовник Иван Карлыч уехал в город и положиться было не на кого. За ужином говорили только об утреннике и было решено, что Таня не ляжет спать и в первом часу пройдется по саду и посмотрит, все ли в порядке, а Егор Семеныч встанет в три часа и даже раньше.
Коврин просидел с Таней весь вечер и после полуночи отправился с ней в сад. Было холодно. Во дворе уже сильно пахло гарью. В большом фруктовом саду, который назывался коммерческим и приносил Егору Семенычу ежегодно несколько тысяч чистого дохода, стлался по земле черный, густой, едкий дым и, обволакивая деревья, спасал от мороза эти тысячи. Деревья тут стояли в шашечном порядке, ряды их были прямы и правильны, точно шеренги солдат, и эта строгая педантическая правильность и то, что все деревья были одного роста и имели совершенно одинаковые кроны и стволы, делали картину однообразной и даже скучной. Коврин и Таня прошли по рядам, где тлели костры из навоза, соломы и всяких отбросов, и изредка им встречались работники, которые бродили в дыму, как тени. Цвели только вишни, сливы и некоторые сорта яблонь, но весь сад утопал в дыму, и только около питомников Коврин вздохнул полной грудью.
— Я еще в детстве чихал здесь от дыма, — сказал он, пожимая плечами, — но до сих пор не понимаю, как это дым может спасти от мороза.
— Дым заменяет облака, когда их нет… — ответила Таня.
— А для чего нужны облака?
— В пасмурную и облачную погоду не бывает утренников.
— Вот как!
Он засмеялся и взял ее за руку. Ее широкое, очень серьезное, озябшее лицо с тонкими черными бровями, поднятый воротник пальто, мешавший ей свободно двигать головой, и вся она, худощавая, стройная, в подобранном от росы платье, умиляла его.
— Господи, она уже взрослая! — сказал он. — Когда я уезжал отсюда в последний раз, пять лет назад, вы были еще совсем дитя. Вы были такая тощая, длинноногая, простоволосая, носили короткое платьице, и я дразнил вас цаплей… Что делает время!
— Да, пять лет! — вздохнула Таня. — Много воды утекло с тех пор. Скажите, Андрюша, по совести, — живо заговорила она, глядя ему в лицо, — вы отвыкли от нас? Впрочем, что же я спрашиваю? Вы мужчина, живете уже своею, интересною жизнью, вы величина… Отчуждение так естественно! Но как бы ни было, Андрюша, мне хочется, чтобы вы считали нас своими. Мы имеем на это право.
— Я считаю, Таня.
— Честное слово?
— Да, честное слово.
— Вы сегодня удивлялись, что у нас так много ваших фотографий. Ведь вы знаете, мой отец обожает вас. Иногда мне кажется, что вас он любит больше, чем меня. Он гордится вами. Вы ученый, необыкновенный человек, вы сделали себе блестящую карьеру, и он уверен, что вы вышли такой оттого, что он воспитал вас. Я не мешаю ему так думать. Пусть.
Уже начинался рассвет, и это особенно было заметно по той отчетливости, с какою стали выделяться в воздухе клубы дыма и кроны деревьев. Пели соловьи, и с полей доносился крик перепелов.
— Однако, пора спать, — сказала Таня. — Да и холодно. — Она взяла его под руку. — Спасибо, Андрюша, что приехали. У нас неинтересные знакомые, да и тех мало. У нас только сад, сад, сад, — и больше ничего. Штамб, полуштамб, — засмеялась она, — апорт, ранет, боровинка, окулировка, копулировка… Вся, вся наша жизнь ушла в сад, мне даже ничего никогда не снится, кроме яблонь и груш. Конечно, это хорошо, полезно, но иногда хочется и еще чего-нибудь для разнообразия. Я помню, когда вы, бывало, приезжали к нам на каникулы или просто так, то в доме становилось как-то свежее и светлее, точно с люстры и с мебели чехлы снимали. Я была тогда девочкой и все-таки понимала.
Она говорила долго и с большим чувством. Ему почему-то вдруг пришло в голову, что в течение лета он может привязаться к этому маленькому, слабому, многоречивому существу, увлечься и влюбиться, — в положении их обоих это так возможно и естественно! Эта мысль умилила и насмешила его; он нагнулся к милому, озабоченному лицу и запел тихо:
Онегин, я скрывать не стану,
Безумно я люблю Татьяну…
Когда пришли домой, Егор Семеныч уже встал. Коврину не хотелось спать, он разговорился со стариком и вернулся с ним в сад. Егор Семеныч был высокого роста, широк в плечах, с большим животом и страдал одышкой, но всегда ходил так быстро, что за ним трудно было поспеть. Вид он имел крайне озабоченный, все куда-то торопился и с таким выражением, как будто опоздай он хоть на одну минуту, то всё погибло!
— Вот, брат, история… — начал он, останавливаясь, чтобы перевести дух. — На поверхности земли, как видишь, мороз, а подними на палке термометр сажени на две повыше земли, там тепло… Отчего это так?
— Право, не знаю, — сказал Коврин и засмеялся.
— Гм… Всего знать нельзя, конечно… Как бы обширен ум ни был, всего туда не поместишь. Ты ведь всё больше насчет философии?
— Да. Читаю психологию, занимаюсь же вообще философией.
— И не прискучает?
— Напротив, этим только я и живу.
— Ну, дай бог… — проговорил Егор Семеныч, в раздумье поглаживая свои седые бакены. — Дай бог… Я за тебя очень рад… рад, братец…
Но вдруг он прислушался и, сделавши страшное лицо, побежал в сторону и скоро исчез за деревьями, в облаках дыма.
— Кто это привязал лошадь к яблоне? — послышался его отчаянный, душу раздирающий крик. — Какой это мерзавец и каналья осмелился привязать лошадь к яблоне? Боже мой, боже мой! Перепортили, перемерзили, пересквернили, перепакостили! Пропал сад! Погиб сад! Боже мой!
Когда он вернулся к Коврину, лицо у него было изнеможденное, оскорбленное.
— Ну что ты поделаешь с этим анафемским народом? — сказал он плачущим голосом, разводя руками. — Степка возил ночью навоз и привязал лошадь к яблоне! Замотал, подлец, вожжищи туго-натуго, так что кора в трех местах потерлась. Каково! Говорю ему, а он — толкач толкачом и только глазами хлопает! Повесить мало!
Успокоившись, он обнял Коврина и поцеловал в щеку.
— Ну, дай бог… дай бог… — забормотал он. — Я очень рад, что ты приехал. Несказанно рад…Спасибо.
Потом он все тою же быстрою походкой и с озабоченным лицом обошел весь сад и показал своему бывшему воспитаннику все оранжереи, теплицы, грунтовые сараи и свои две пасеки, которые называл чудом нашего столетия.
Пока они ходили, взошло солнце и ярко осветило сад. Стало тепло. Предчувствуя ясный, веселый, длинный день, Коврин вспомнил, что ведь это еще только начало мая и что еще впереди целое лето, такое же ясное, веселое, длинное, и вдруг в груди его шевельнулось радостное молодое чувство, какое он испытывал в детстве, когда бегал по этому саду. И он сам обнял старика и нежно поцеловал его. Оба, растроганные, пошли в дом и стали пить чай из старинных фарфоровых чашек, со сливками, с сытными, сдобными кренделями — и эти мелочи опять напомнили Коврину его детство и юность. Прекрасное настоящее и просыпавшиеся в нем впечатления прошлого сливались вместе; от них в душе было тесно, но хорошо.
Он дождался, когда проснулась Таня, и вместе с нею напился кофе, погулял, потом пошел к себе в комнату и сел за работу. Он внимательно читал, делал заметки и изредка поднимал глаза, чтобы взглянуть на открытые окна или на свежие, еще мокрые от росы цветы, стоявшие в вазах на столе, и опять опускал глаза в книгу, и ему казалось, что в нем каждая жилочка дрожит и играет от удовольствия.
